[Alvarka]

Перечитываю не за этим, и лишние мысли приходится гнать.
Хотя бы так...

Дзинь-дзинь-дзинь...
Мелодичный звон, бесшумные шаги.
А в замке пахло кровью. Впрочем, неудивительно - кровь была везде. Свежая, густая, щедро полившая стены, пол и тела на полу. И – тишина. Неприятная, мертво шелестящая разорванными венами тишина. Живых в замке не было, только мертвые... и почти мертвые.
Дзинь-дзинь.
Дзинь.
Золотые браслеты на тонких щиколотках ещё раз прозвенели и замолчали, когда их обладательница остановилась на верхней ступеньке подвальной лестницы.
Здесь, в полумраке подвала, тишина была другая. Если внимательно прислушаться, в могильной неподвижности воздуха, можно уловить неровный ритм дыхания – слабый, прерывающийся, угасающий... Иногда словно двоящийся – или это эхо отражает его от холодных стен?
Дзинь-дзинь-дзинь...
Посторонний наблюдатель наверняка бы удивленно покачал головой – спускающаяся по лестнице женщина никак не соответствовала залитому кровью подвалу! Полупрозрачные одежды, не скрывающие, а скорее подчеркивающие роскошную грудь, золотые браслеты на руках и ногах, роскошные волосы, спадающие на плечи темным водопадом... и аромат лотоса, перебивающий металлическую вонь крови.
Звон ножных браслетов прокатился по холодным камням, и замер около двух тел на полу.
Двое.
Два ёкая.
Стеклянный взгляд одного направлен в потолок, а его тонкие пальцы, словно лаская, зарылись в тёмные волосы второго, доверчиво уронившего голову ему на грудь.
Трогательная сцена.
Если бы ещё не страшная рана в груди первого. Если бы не разорванный живот второго. Если бы не кровь, щедро покрывающая обоих, общая кровь, одна на двоих.
Кровь ёкаев.
Женщина присела на корточки, и коснулась пальцами острого уха темноволосого ёкая. Ухо чуть заметно дернулось.
- Живой, - не то с удивлением, не то с досадой уронила женщина.
«Надолго ли?» - звякнул браслет на руке.
- Надолго ли? – задумчиво озвучила женщина. – Что же вы, маршал...
Ёкай молчал, и темная лоза на его коже, казалось, подрагивала в такт капающей на пол крови.
- Босацу-сама! – укоризненно прозвучало за спиной. – Разве вам следует здесь находиться?!
- Не нуди, Джирошин, - поморщилась Бодхисаттва Любви и Милосердия Каннон, рассеянно прослеживая пальцами узор лозы на щеке умирающего ёкая. Лоза изгибалась, сбегала на шею, и ныряла под воротник рубашки. Седой мужчина в пышных одеждах брезгливо сморщил нос:
- Не жилец. Вон сколько крови вытекло...
- Крови – это одно, Джирошин. Рейрёку его раньше сожжет – видишь, как полыхает?
- Сильный ёкай.
- По рождению он не ёкай. Не выдержит силы. Жаль... Ах, жаль....
- Скорблю, и всё такое.
- Он мне нужен, и всё такое.
- Босацу-сама, но...
- Мне нужны все четверо. ВСЕ.
- Босацу-сама!!!
Золотое сияние на миг окутало руку Канзеон Босацу, а когда оно рассеялось, на ладони остались три металлических зажима.
- Босацу-сама...
Щелк.
Щелк.
Щелк.
Клипсы-лимитеры охватили ухо темноволосого, и лоза испуганно растворилась в разводах крови. Дыхание стало громче, веки задрожали, и кровь, словно высвобожденная бегством лозы, щедро плеснула на пол из-под прижатой к животу ладони.
- Это бесполезно, Босацу-сама, - Джирошин шагнул назад, чтобы не испачкать туфли. – Вы только продлили ему агонию.
- Хм.. Да, ты прав. Здесь ему некому помочь...
- Босацу-сама, вы же не имеете в виду...
- Верно. Бери его, Джирошин. Недалеко есть селение, оставим парня на дороге – глядишь, кто-нибудь да остановится.
- Босацу-сама!!! Но...
Короткий взгляд оборвал стенания несчастного Джирошина – бодхисаттва могла быть весьма грозной! Перед её гневом испачканная ёкайской кровью одежда была определено меньшим злом. Тихо матерясь себе под нос и брезгливо морщась, Джирошин взвалил на плечо несостоявшегося покойника, и вслед за бодхисаттвой покинул подвал.
Тишина, таившаяся по углам от перезвона золотых браслетов, снова расползлась по подвалу... и шарахнулась в сторону от сдавленного хрипа оставшегося в подвале ёкая.
«Ещё один живой?» - удивилась тишина.
Рука ёкая вздрогнула, и медленно, словно смертельно раненый зверь, потянулась куда-то в складки одежды. Тишина с любопытством наблюдала, как в ладони беловолосого ёкая оказалась костяшка маджонга. Плеск крови, глухой стон... А потом – короткий пронзительный крик, бьющееся в агонии тело, и невнятные слова, хрипящие кровью на непослушных губах...
Тишине стало страшно.
«Неинтересно!» - поправила тишина сама себя, и пошла гулять по мертвому замку.

11.02.09