Кромка, На берегах

[Alvarka]

Кромка
На берегах.

04.
Взгляд появился из ниоткуда и словно невидимым хлыстом ожёг спину. Мотылёк резко обернулся и увидел обладателя взгляда – крупный серый зверь, не то волк, не то пёс волчьего окраса стоял на холме в упор смотрел на него. Холм был на значительном расстоянии, но это не мешало Мотыльку чувствовать взгляд и видеть горящие золотом глаза зверя. Видеть каким-то шестым, или седьмым или десятым чувством, потому что отсюда он никак не мог разглядеть ни волчьих глаз, ни оскаленных в звериной ухмылке клыков, ни ошейника на его шее… Не мог. Но разглядел.
- Кто это? – спросил он у Сирены. Девушка обернулся, вгляделась и судорожно выдохнула:
- Ох…
- Что?
- Это Вожак, зверь Хозяйки замка…
- И что с ним? Он опасен?
- Шутишь, что ли?! Это охотничий зверь! Если вдруг Хозяйка замка со своей сворой возьмет твой след… бежим!
- Хозяйка замка? А кто…
- Да бежим же!
Сирена схватила его за руку и потащила прочь. Мотыльку ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.
И они побежали.
Сирена, трепеща полураскрытыми крыльями, мчалась легко, будто не бежала – летела по-над травой, едва касаясь её ногами. Мотыльку же каждый шаг давался с трудом, он продирался через воздух как через воду, которая еще и охлаждалась с каждым его шагом. Да еще со зрением начало твориться что-то неладное – пространство изгибалось, шло волнами, перед глазами плыла невидимая рябь, словно марево в жаркий день…
- Полное ощущение ночного кошмара… - пробормотал Мотылёк… и, споткнувшись, упал на колени. Сирена, невольно выпустившая его руку, кинулась к нему, захлопотала, пытаясь поднять.
- Погоди, - сквозь зубы сказал он. – Зверь вообще нас преследует? Или мы зря тут бегаем?
Будто в ответ на его слова над холмами пронесся вой. Сирена вздрогнула, и у неё затряслись руки.
- Так, - решительно сказал Мотылёк, поднимаясь. – У тебя крылья за спиной. Ты летать умеешь?
Сирена кивнула.
- Вот и лети отсюда. А я подожду эту твою Хозяйку замка и поговорю с ней.
- Зачем?!
- А любопытно.
- А если она не будет с тобой говорить?!
- Будет, - уверенно сказал он, и Сирена поверила.
- Я найду тебя потом, хорошо? – сказала она, робко трогая его за плечо. – Я увижу сверху, если ты не будешь всё время под деревьями.
- Хорошо, - улыбнулся он. – Лети, птица. Увидимся позже.
Сирена бросила еще один взгляд назад, на вершины холмов, и стремительно порхнула в небо, не шевельнув ни одним пёрышком.
Мотылёк проводил её взглядом и тоже обернулся.
В первый момент холмы показались ему пустыми, но почти сразу же он увидел серого зверя. Тот выметнулся из-за соседнего холма и замер на его вершине, в упор глядя на Мотылька. В желтом взгляде волка отразился блик света, неожиданно ярко ударил по глазам, и Мотылёк вздрогнул – ему на миг показалось, что он снова продирается сквозь ржавый часовой механизм навстречу пламени огромной свечи.
Или не показалось?
Ветер ударил ему в лицо запахом гари и машинного масла, по ушам резанул скрип ржавого механизма, тело скрутило судорогой, и в голове отчетливо пронесся образ бабочки, которую перемалывают в пыль старые щербатые шестеренки.
Он снова упал на колени, отстраненно думая, что вот сейчас и закончится его короткое путешествие в мир небытия…
И услышал песню.
Пела земля – или кто-то под землей – выводя игривую мелодию с почти знакомыми словами.

… проснись во мгле, столикий белый зверь
беги с чужой проторенной тропы
где ярый вой и жаркий стук копыт
чернеет входом золотая дверь
дары пусты, сомнения слепы
поверь в себя, столикий зверь, поверь
беги с тропы, беги с чужой тропы
проснись во мгле, столикий белый зверь
проснись во мгле
проснись…

…Ржавые шестеренки с усилием провернулись еще раз и выплюнули на траву изувеченного белого мотылька.
Мотылёк шевельнулся и начал восстанавливать своё тело. Неспешно, деловито – почему бы и нет, если часы замерли, даря ему всё время мира?
Белая пыльца осыпается на траву, белое тело плавится, обретая новую форму. Ноги – сильнее, чтобы бежать от серого зверя. Руки – длиннее, чтобы опираться на траву. Пальцы – короче, сливая их в три… а лучше в один… одевая в роговой чехол – бежать на крепких копытах легче, не правда ли? Глаза – по сторонам головы – видеть, не оборачиваясь… панцирь по спине – вдруг догонят, ударят клыками?.. легкий панцирь, но прочный – плотные чешуйки, укрепленные узловатыми корнями… и белая пыльца мерцающим облаком стекает с белого зверя, встающего с травы.
Щелчок, скрежет – и механизм часов двинулся с места, запуская время…

Светлый конь вынес на вершину холма свою наездницу – стройную женщину в алом костюме. Она приподнялась на стременах, нетерпеливо откинула со лба прядь своих серых волос, упорно лезущую в глаза, и вгляделась в существо, поднимающееся с травы.
Буквально секунду назад, когда эта глупенькая гарпия взмыла в небо, бросив Потерянного, на траву опустился человек в светлой одежде. А сейчас с травы вскинулся белый зверь – легконогий, большеглазый, покрытый лаково блестящими чешуйками. От кончика его вытянутой морды до длинного хвоста с кисточкой тянулась грива спутанных волос, больше похожая на молодую поросль спиральной ивы – кажется, там даже листочки трепетали на отсутствующем ветерке.
- Красавец, а? – улыбнулась всадница серому зверю. – ну что, Вожак, погнали?
Зверь согласно скалился и зарычал, наклонив к земле голову.
Белый зверь покосился на них и с места рванул в стремительный бег, стелясь по холмам белой молнией.
- Йииии-хаааааа! – счастливо провизжала всадница, и её конь длинным галопом понесся по холмам следом за Потерянным.
Серый Вожак легконогой тенью мчался на шаг впереди своей хозяйки, и его желтые глаза горели азартом погони.
Он тоже улыбался – по своему, по-волчьи.

…

- Меня интересуют чудовища, - повторил Кирейн Кройн, разглядывая энфилд с нехорошим таким почти гастрономическим интересом.
- А кто является чудовищем в твоём понимании? Мантикора, например?
- Мелочь, - презрительно отмахнулся Кройн. – Даже не лосось, а так… селедка.
- Селедка мантикора… даже как-то обидно звучит. А я чудовище?
- Ты тоже селёдка.
- Ну воооот…
- Хотя, ты, возможно, всё-таки лосось… Или даже тюлень. Два облика – это уже ближе к чудовищам.
- Прям даже не знаю, как реагировать. А почему тюлень? Почему лосось?
- Старый стишок, - Кройн скалил в улыбке зубы, явно развлекаясь. – «Семь селедок насыщают лосося, семь лососей насыщают тюленя, семь тюленей насыщают кита,
семь китов …» И так далее.
- А ты кит?
- Лучше скажи, любопытный, киты-то у вас на берегу водятся?
- Водятся блохи, - машинально буркнул энфилд. – А обитают у нас самые разные… обитатели.
- Например?
- Например, я.
- Про тебя-то я уже знаю. А еще?
- А тебе зачем?
- Я тоже любопытный.
- А маяк ты включаешь из любопытства? И ты так и не ответил, кого приманивает сюда твой маяк.
- Я же сказал, что это не та тема, которую я хочу обсуждать.
- А я не хочу обсуждать китов и тюленей Кромки.
- С чего бы?
«Не нравишься ты мне» - не сказал энфилд, но это отразилось на его лице, и Кройн снова ухмыльнулся, показывая зубы:
- Ты так и не понял, любопытный, что попался на мою приманку. Как глупая мелкая рыба, как тюлень-малолетка. Попался, примчавшись на огонёк моего маяка. У тебя еще был шанс ускользнуть – там, внизу, за решетчатой дверью. Здесь – всё. Отсюда тебе не уйти. Это мои владения, это моя глотка, мой желудок – и я переварю тебя в любой момент, глупый тюленёнок.
- Всё это поэтично, конечно, - сухо сказал энфилд, скрещивая руки на груди. – Но к чему это выступление перед глупым тюленёнком? Искупаться в собственном пафосе?
- Не любишь поэзии – скажу прямо. Приведи меня к вашим китам и останешься жив.
- О как, - хмыкнул энфилд и, осторожно поднявшись на ноги, попятился к перилам маяка. - А если я сейчас просто возьму и выпрыгну с башни в этот туман? Сумеешь меня удержать?
- А кто тебе сказал, что этот туман – тоже не я? – хохотнул Кройн.
Из тумана на башню надвинулась огромная, блестящая чешуей туша, и холодный голубой глаз размером с небольшой дом в упор глянул на энфилда.
- Некуда тебе удирать, тюленёнок. Некуда.