По ту сторону смерти
00.
Те, кто живут на Небесах, не любят смертных.
Почему? Неверный вопрос.
За что? – это вернее.
За то, что те больны смертью. За то, что эта болезнь заразна. Увы, ей подвластны даже небожители.
Небожители, которые слишком далеки от смерти и которые, начав убивать, слишком легко впадают в священное безумие.
Именно поэтому на Небесах запрещено убийство – из-за страха перед эпидемией.
И с теми, кто запятнал свои руки кровью, обходятся с поистине небесной жестокостью. Правосудие Небес стремительно и неумолимо.
Суд? О чём вы? Бессмысленно – а потому нерационально. Ничто не может быть оправданием убийце: ни честь, ни совесть, ни правда… ни стремление спасти жизнь ребёнку. И, в общем-то, не имеет значения, что этот ребёнок – не человек и не небожитель, а существо, которому под силу разрушить Небеса. Для троих мужчин он был просто ребёнком, потерявшим единственного друга. Остальное в тот момент было неважно.
читать дальше А дальше на сомнения просто не осталось времени – они шли вперёд и старались… нет, не выжить. Во всяком случае, двое из них точно знали, что выжить не удастся. Вернее, точно знал только один, а второй предполагал, но со свойственным ему оптимизмом верил, что всё образуется. Третий знал только то, что именно сейчас началась его настоящая жизнь, которой вряд ли суждено оказаться долгой. Но он готов был рискнуть ради мальчишки, для которого стал солнцем.
Солнце на Небесах… Забавно, не правда ли?
Они шли вперёд и старались вывести в Нижний мир мальчишку.
Или не так.
Они просто шли вперёд.
Согласитесь, отступать было уже глупо.
Первым умер Кенрен. Слава богу, что первым: до самого конца он верил, что остальные спасутся. У него была ещё такая возможность – верить. Пока лабораторная тварь жевала его внутренности, давилась костями и отплёвывалась покорёженными наплечниками, Кенрен жил и верил. «Живи! Живи! Живи!» – из последних сил хрипел Кенрен то ли мальчишке, то ли твари, рвущей его плоть. Точнее, ему казалось, что хрипел. На самом деле… Даже хрипеть не получится, когда горло разорвано, а гортань вместе с трахеей скрипит на зубах лабораторного зверя. Да и жить-то уже невозможно, правда? Разве только верить… ещё чуть-чуть… ещё секунду-другую… пока тварь ударом лапы не размозжит жертве голову, чтобы добраться до мозга…
«Живи…те…»
Тенпо умер как-то незаметно. Он единственный из всех в полной мере понимал, что уйти им не дадут, но безумие надежды одинаково у людей, ёкаев и небожителей. Поэтому он просто делал то, что мог – уводил преследователей от друзей, давая им пусть призрачный, но всё же шанс добраться до Нижнего мира. И когда оказалось, что для этого надо убивать – Тенпо начал убивать.
Да, противников было больше. Да, они тоже шли его убивать. Вот только они боялись – боялись его, боялись своей и чужой смерти – а ему бояться было уже нечего… да и некогда. Шершавая рукоять катаны привычно не скользила в руке, босые ноги непривычно скользили на плитах, но «бешеный маршал» легко приспосабливался к меняющимся условиям схватки – спасибо регулярным боям в Нижнем мире, чего уж там. Тело действовало само, оценивая ситуацию, просчитывая движения противников и действуя наиболее эффективным способом… и всё это в доли секунды, в обход сознания, которое тем временем лениво истекало прозаически банальными мыслями о закончившихся сигаретах и недочитанной книге. И только когда одновременный высверк трёх мечей поставил точку в этом бою, сознание холодно подсчитало: «Всё? Всё», – разрешило упасть ничком, заливая пол кровью из распоротого живота, и погасло. Только те самые банальные мысли припоздавшим эхом ещё бились в мёртвых глазах. Недолго.
«Они разбили мои очки, представляешь?..»
Конзен до самого конца верил, что они с Гоку сумеют выбраться. Штатский, он не мог оценить всего объёма неприятностей, в которые ввязался. «Выберетесь», – сказал приятель Тенпо, пряча взгляд за очками, и он поверил. Маршалу виднее, маршал в неприятностях понимает больше, чем секретарь богини Любви и Милосердия. Поэтому Конзен старательно шёл и выводил с Небес Гоку, мальчишку, для которого стал солнцем. Было непривычно, страшно, грязно и чертовски больно, но куда деваться? Думаете, легко быть для кого-то солнцем на этих провонявших вечностью Небесах?
А умирать на самом пороге оказалось обидно.
«Я найду тебя… и тем, кто первым протянет руку… в этот раз буду я…»
Три смерти, и один мальчишка, запечатанный в пещере вне времени.
Три смерти, имеющие значение для Вечности.
Так думала Вечность, докуривая отвратительно терпкую сигарету и стряхивая пепел прямо на важные бумаги.
Настроение у Вечности было поганое.
01.
«Они убивали, спасая жизнь ребёнка…»
Земное правосудие могло бы зайти в тупик.
«Они убивали…»
Небесное правосудие не сомневалось.
Взвешено, рассчитано, измерено.
Виновны.
Согласно ходатайству одной бодхисаттвы со скверным характером, допущены до перерождений. Вероятность встречи в перерождениях сведена к минимуму. Перерождения рассчитаны по степени вины каждого:
Конзен Додзи – виновен условно. Обоснования: защищал вверенного ему для опеки еретика, следовательно, выполнял волю Небес. Находился под влиянием маршала Тенпо, в связи с чем действовал по его указаниям. Не убивал.
Генерал Западной армии Кенрен – виновен частично. Обоснования: пытался предотвратить убийство еретика в зале совещаний… ключевые слова – «предотвратить убийство». Являясь подчинённым маршала Тенпо, действовал по его приказу. Виновен в смерти нескольких небожителей.
Маршал Западной армии Тенпо – виновен. Обоснования: попытался убить чиновника Литотена в зале совещаний. Подготовил побег мятежников в Нижний мир. Отдал приказ об убийстве первому отряду Западной армии. Виновен в смерти многих небожителей, в том числе представителей командования.
Виновен.
Виновен.
Виновен.
Приговор окончательный…
…спорить некому.
02.
«Сто лет…» – считает богиня, от скуки водя карандашом по бумагам. Из-под карандашного грифеля почему-то выходит член. Смачный такой член, добротный. Таким членом хоть бабу, хоть коня… На надоевших до чёртиков бумагах член смотрится донельзя уместно, и богиня злорадно ухмыляется.
«Хуй вам, а не святая инквизиция! – бормочет богиня. – Ах да, здесь и сейчас инквизиции не предвидится… Всё равно хуй вам, коллеги!»
Неведомым коллегам наверняка икается.
…
Это была маленькая деревушка в несколько семей – человеческих семей, надо сказать. Никаких ёкаев, упаси ками! Ёкаи – монстры и выродки, а кровосмешение суть блядство. А блядей – на костер, во избежание распространения заразы. А то молодёжь, она знаете какая? Только повод дай – пойдёт заводить грешные связи с ёкаями, плодить ублюдков с алыми глазами и нарушать веками соблюдаемые устои. Так повелось: есть люди, есть ёкаи… и нехуй, ибо!
А уж если ты староста деревни – тем более не смей поганить устои! И даже если твоя собственная дочь была застукана с ёкаем…
– …Уверены, что с ёкаем? – спросил староста мнущихся перед ним мужиков. Мужики переглянулись, и тот, что посмелее, утвердительно шмыгнул носом:
– Дык того… видели. Ухи, тату их звериное ёкайское на роже… Ёкай твою Ки-чан за околицей лапал, не ошибёшься.
– Вот сука, – мрачно сказал староста. – Как же он к ней клинья-то подбил?!
– Так он, уёбок, с лимитёрами сперва тут ошивался – мы и думали, что приезжий учитель какой, – охотно принялся рассказывать мужик. – Ну и запала на него, видать, девка-то твоя. И то сказать – парень ладный, чо.
– Мне он никогда не нравился, – вставил своё слово второй мужик. – Рожа у него… ёкайская рожа, короче.
– И тут давеча идём мы мимо околицы в таверну, – снова перехватил нить повествования первый. – А там твоя Ки-чан обжимается с приезжим этим.
– А вам лишь бы на обжимающуюся молодёжь поржать, – расстроенно вздохнул староста. – Лучше бы своих баб ублажали, вместо того чтобы за чужими по кустам подглядывать!
– Так мы и не подглядывали, – с чересчур честным видом сказал мужик. – Глянь просто – а там твоя Ки-чан, и этот пришлый тискаются. А потом ещё раз глянь – а они уже оба голяком, парень в ёкайском своём поганом образе её дерёт, а девке-то нравится, девка-то и рада, и стонет, и что-то там ему ласковое нашёптывает…
– Заткнись! – староста грохнул кулаком по столу, и мужики испуганно замолчали.
Староста помолчал, тяжело глядя на них, потом веско сказал, подчёркивая каждое слово мерным похлопыванием ладони по столу:
– Про девку мою никому ни слова. Пройдёт где слушок, что она с ёкаем кувыркалась – вас обоих найдут в лесу, дочиста обглоданных муравьями. Ясно?
Мужики торопливо кивнули: староста вполне мог это устроить, поэтому ссориться с ним было себе дороже.
– Далее, – продолжил староста. – Ёкая найти и бросить в сарай. Утром сожжём нахрен, чтобы не портил наших девок! Скажем, что поймали на дороге, когда он ебал бабу из соседней деревни. Баба, мол, удрала, а ебыря взяли с поличным.
– Дык это… а если он вякнет, что не было такого?
– Обязательно вякнет, – нехорошо ухмыльнулся староста. – Да только кто ж ёкаю поверит?
– А если Ки-чан…
– Со своей девкой я сам разберусь! – набычился староста. – Запру её, корову такую… Сиськи отрастила, а ума не нажила! Короче, топайте за ёкаем, и ни слова про мою дочь.
Мужики кивнули и вышли из дома старосты.
Утром почти вся деревня собралась на центральной площади. Ещё бы, не каждый день жгут ёкая, изнасиловавшего бабу из соседнего поселения! Впрочем, слухи такие слухи: по толпе уже гуляли версии, по которым ёкай не только изнасиловал несчастную бабу, но и живьём снял с неё шкуру… или что баба была не одна, а потрудился ёкай сразу над тремя… что он давно уже бродит по деревням, насилуя баб и мужиков направо и налево, и будто бы даже кто-то лично знал мужика, который забеременел от этого ёкая… Ну а чего – ёкаи, они такие. Мало ли на что способны!
Мужики суетились, привязывая к столбу избитого ёкая и наваливая у его ног хворост. Женщины ахали и охали на диковинку – острые уши насильника и его яркие отметины-татуировки. Староста стоял рядом с импровизированным эшафотом, следя, чтобы ветер не задул факел. Ёкай молчал и смотрел себе под ноги, словно брезгуя встречаться взглядом со своими палачами. А может, ему было стыдно… или страшно.
Даже когда огонь весело заплясал по хворосту, ёкай не вскрикнул, только по-звериному отчаянно рванулся из пут. И продолжал молча рваться и дёергаться, пока дым и огонь окончательно не скрыли его от взглядов жителей деревни.
А где-то в доме, запертая в подвале, выла и металась девушка, со всем жаром юности влюбившаяся в ёкая.
– Устои есть устои… – бормотал староста, глядя на огонь, пожирающий ёкая. – Так повелось: есть люди, есть ёкаи… и нехуй, ибо!
…
– …И нехуй, ибо, – с отвращением повторила богиня. – Дурак ты, племянничек. Слепой дурак. Собираешь вас, собираешь… А один такой дурак берёт и всё дело портит тупой канцелярщиной, устоями своими ёбаными! Эх, генерал, не повезло вам с перерождением, хотя девушка из вас вышла ничего так… грубоватая, но симпатичная. А вот повесились вы через месяц зря… Нервы, генерал, нервы…
За окном набирала цвет вечная сакура, а богине казалось, что по Небесам разносится запах жареного мяса.
Богиню мутило.
03.
«Сто девяносто семь… или восемь? – богиня пытается подсчитать на пальцах, сбивается и раздражённо отмахивается. – Условно говоря, двести…»
Сидеть и ждать – это бесит. Злит неимоверно! Здесь, на Небесах, время идёт лениво и неспешно, не идёт – тащится нога за ногу, едва-едва разменивая год, пока в Нижнем мире проносится век. Но богиня-то живёт сразу за всех, за тех и этих, за своих и чужих… Кому, как не ей, хранительнице вечного лотосового пруда, купаться сразу в двух потоках изменчивого Времени? И она живёт – наспех и не торопясь, стремительно и лениво, порою сходя с ума от проклятия видеть прошлое и чуять будущее. Поганое слово – «чуять». Не «чувствовать», не «угадывать» – «чуять» тем самым загадочным нутром… или жопой, или что ещё там отвечает за это сволочное чутьё. Поэтому богиня ругается матом, трахается со всеми, кто попадёт под руку… и одну за одной выкуривает сигареты, морщась от горького вкуса осточертевшего дыма.
Лучше так, чем сойти с ума.
Хотя время от времени богиня думает, что с ума она сошла давным-давно – в тот самый момент, когда посмотрела в золотые глаза мальчишки, потерявшего друзей.
«Будем считать, что двести, – шепчет богиня. – Давайте, ребята, давайте!..»
…
Война – дело поганое, в какое бы время и в каком мире она ни случилась. Вдвойне поганая, когда наступает момент, и ты понимаешь, что противник – такой же человек, как и ты. Или такой же ёкай – не имеет значения здесь, где люди и ёкаи одной армии убивают людей и ёкаев другой. Ты вдруг видишь, что для него слова «честь», «совесть», «благородство» так же святы, как и для тебя. Что он готов умирать и убивать за своих людей так же, как и ты за своих. Что он не стреляет в спину и запросто подставляет спину тебе, потому что знает: ты тоже этого не сделаешь. Что он расчётлив и смел, что готов рискнуть жизнью, пробираясь во вражеский лагерь за своим попавшим в плен человеком… Ты понимаешь, что уважаешь его и даже восхищаешься – ну так, втихаря, чтобы никто не заметил.
Но – он враг.
У него своя правда, у тебя своя. И вы оба просто и без пафоса готовы умереть за эту свою правду. Война, чего вы хотите…
И ты можешь гоняться за ним по горам и перевалам, азартно мечтать переиграть, найти, поймать этого хитрого лиса!.. и где-то в душе желать, чтобы этого не случилось.
Но случай… хитрое дело – случай.
…Стук в дверь заставил генерала поднять голову от бумаг.
– Можно? – адъютант, не дожидаясь ответа, сунулся в кабинет. – Там столичная фифа какая-то прибыла, по поводу командира «корпуса тысячи ёкаев». Вести его к вам, или пусть нахуй пока идёт? В смысле… ужином его накормить могу.
– Фифа столичная? – мрачно переспросил генерал, потирая гудящий висок. – Большая фифа-то?
– А я знаю? Толстый и важный.
– Камилл! – укоризненно покачал головой генерал. – Тебе сколько лет?! Двенадцать?!
– Восемнадцать, – насупился адъютант Камилл. – Ну… почти. Скоро будет. А что?
– А то, что пора уже разбираться в рангах начальства. Толстый и важный – ну охренеть наблюдательность!
Камилл насупился ещё сильнее, но не ответил, понимая, что раздражённый командир может распекать его бесконечно. Вместо этого он переспросил:
– Так его вести к вам или не вести?
– Веди, – вздохнул генерал, одёргивая мундир.
– А мальчишку?
– Какого ещё мальчишку?!
– Ну этого… которого утром патруль привёл. Который идёт через горы, чтобы посмотреть на страшное чудовище, заточённое в горах двести лет назад. Вы его приказали покормить, сказали, что потом подумаете, куда его пристроить. Его куда девать? А то он там уже давно поужинал и порывается продолжить путь к страшному чудовищу. Громко порывается и с матом. Прикиньте, такой малявка, блондинчик-одуванчик, а матом прям почти как я кроет!
– Ты прям умеешь матом крыть, – ворчливо сказал генерал. – Два матюга у курилки подслушал, и туда же… Съебись отсюда, невинное дитя.
– Чего это я дитя?!..
– …И тащи ко мне столичного типа.
– А пацан?
– Дай ему еды на дорогу и пусть идёт.
– Есть, – и Камилл понёсся выполнять приказания.
– Мальчишка… – с отеческими интонациями проворчал генерал и принялся нервно мерить шагами комнату в ожидании «столичной фифы».
Чиновник из столицы был важен, толст и раздражающе самодоволен.
– Где командир мятежного отряда? – с места в карьер начал он, едва войдя в кабинет.
– Под замком, – ответил генерал. – В ожидании распоряжения из столицы. Как я понимаю, вы?..
– Да, я прибыл сюда, чтобы вынести решение о его судьбе…. Хотя сами понимаете, что это скорее формальность. Вот мои бумаги.
Генерал мельком глянул в документы и рассеянно бросил их на стол.
– Вы выбили из него местоположение его отряда? – деловито спросил столичный. – Кстати, я подписал на вас поощрение, генерал. За поимку этого ублюдка, хуеву тучу времени терроризирующего мирных жителей.
– Мирных? – сквозь зубы уточнил генерал. – Мирных они как раз не трогали.
– Это детали. Итак? Что насчёт его отряда? Узнали что-нибудь?
– Он молчит.
– Плохо спрашивали. Допрос второй степени применяли?
– Да. И хочу заметить, что пытать военнопленных – против правил…
– К дьяволу правила, генерал! Вы не сопливая девчонка. Его корпус тысячи ёкаев уничтожал наших ребят! И будет уничтожать, мстя за командира, если мы не прижмём их всех. Уничтожать ваших солдат, генерал! Ваших ребят. Каждого из которых дома ждут родители, а кое-кого и девушка, жена, дети… А на другой чаше весов – один упрямый ёкай.
– Он не ёкай.
– Неважно. Если вам не хватает решимости – дайте мне пару солдат, и я добуду у него информацию. Сломаем пальцы, поприжигаем рёбра калёным железом, ремни из спины повырезаем… Заговорит, никуда не денется! Сарайчик нам какой-нибудь определите, чтобы костерок там разжечь и…
– Мои люди не палачи! – рявкнул генерал, грохая кулаком по столу, и столичный любитель пыток испуганно заткнулся. – В моей армии никто не будет ломать пальцы военнопленным! Если его приговорят к смерти, мы выполним приказ, но пытать его я никому не позволю!
– Вы забываетесь, генерал! – опомнился столичный тип. – Позволите и никуда не денетесь! Вы обязаны выполнять приказы вышестоящего начальства, иначе по закону военного времени!..
– Выполню, – нехорошо улыбнулся генерал. – Давайте приказ. Письменный, за вашей подписью, о том, что вы приказываете пытать пленника с целью получения информации, не имеющей стратегического значения ввиду скорого окончания войны.
Чиновник из столицы посмотрел на него с ненавистью и определённым уважением. «Ты погляди-ка, а он не тупой солдафон!» – правильно расшифровал его взгляд генерал и с достоинством кивнул. Ещё бы. Думаете, в командиры только горластых берут? Генералу – как и чиновнику – было отлично известно, что такого рода бумага запросто поставит крест на карьере любого военного. И не только военного.
– Ну что ж, – спустя некоторое время сказал чиновник. – Раз так, ловить тут больше нечего. Командир мятежного отряда ёкаев приговорён к смерти. Привести в исполнение сегодня же. Надеюсь, вы не будете требовать, чтобы я сохранил жизнь человеку, за головой которого уже год гоняются все ближайшие отряды?
– По закону военного времени…
– По закону военного времени, генерал, – кивнул чиновник. – Я останусь присутствовать на казни, чтобы доложить об исполнении вышестоящему командованию.
Генерал сухо кивнул.
Через пару часов пленника расстреляли. Он не просил пощады, не отказывался от последней сигареты, не требовал снять с глаз повязку и дать самому командовать своим расстрелом… Только перед тем, как командиру «корпуса тысячи ёкаев» завязали глаза, он нашёл взглядом генерала и подмигнул ему ободряюще. Мол, всё нормально, генерал, я не в обиде. По закону военного времени, чего уж. И улыбнулся просто и спокойно, как человек, хорошо выполнивший свою работу.
…Потом, после войны, эта улыбка долго снилась генералу и, просыпаясь, он страстно желал надраться в хлам и не помнить… И надирался потом – один или в компании завсегдатаев ближайшей таверны.
Надраться получалось, не помнить – нет.
А ещё в пьяном бреду нет-нет, да и вспоминался почему-то серьёзный мальчишка, упрямо идущий по горам к пещере, где когда-то боги заточили страшное чудовище.
«Оно зовёт меня», – сказал тогда мальчишка, и генерал решил, что у пацана не всё ладно с головой. Впрочем, это не имело значения – через несколько дней после расстрела командира мятежного отряда труп упрямого мальчишки выловили из горной реки. Каждый раз, вспоминая об этом, генерал наливал по полной и тоскливо матерился по поводу суки-войны и проклятых упрямцев…
А через три года бывшего генерала зарезал какой-то пьяный мудак в банальной уличной драке.
…
– …Ебись оно всё триебучим проебом, – горько сказала богиня, плеснув в пиалу контрабандной водки. – Ещё год, ещё сотню лет псу под хвост…Что ж вы у меня такие правильные и упрямые-то, а?!
Водка воняла рыбой, и от неё хотелось блевать.
04.
Время идёт. Идёт. Бежит, летит, ползёт, тянется… Странное существо – время, если вдуматься в описывающие его действия глаголы. Резиновый вездеход. Насекомое медведка, умеющее летать, бегать, ползать и плавать…
Богине смешно.
Наверное, это нервное.
«…Триста лет…» – богиня заранее нервничает и суеверно скрещивает пальцы, наблюдая за своими подопечными.
Не помогает.
Головоломка не складывается. Отношения этой троицы рассыпаются, как карточный домик под порывами ветра. Они встречаются, подталкиваемые случайностями… и расходятся, не узнав друг друга в новом перерождении.
«…Триста семьдесят…»
«Так не пойдёт!» – стискивает зубы богиня и, воровато оглядевшись, берётся за дело сама. Подтолкнуть одного, подсказать другому, подсунуть попутчика третьему…
…и едва познакомившиеся в таверне парни влипают в глупую драку, не задумываясь вступившись за невесть откуда взявшуюся служанку, которую пытаются изнасиловать пьяные посетители. Парней трое, посетителей шестеро. В ход идут не только кулаки, но и стулья, бутылки, ножи… И когда на миг отвлёкшаяся богиня снова обращает взгляд на события Нижнего мира, всё уже заканчивается. Пьяное быдло вываливается из таверны, оставив на полу два мёртвых тела и изнасилованную служанку. Третий парень выжил, потому что его как самого неумелого вышвырнули через окно в самом начале драки…
«Чтоб тебя, дура! – тоскует богиня, глядя на хлюпающую носом служанку. – Ну куда ты прёшься, если не умеешь с пьяными разговаривать! Ну переспала бы с ними – убудет от тебя, старой кошёлки, что ли?! Небось, забыла уже, что такое секс, в свои тридцать-то… Вот и освежила б в памяти. И тебе бы денег отсыпали от пьяных щедрот, и мои б военные в живых остались… ох, дура, дура…»
Третьего парня через сутки зарезал муж служанки, приняв его за одного из насильников. Богиня смотрела, как он ползёт по мостовой, ловя руками вываливающиеся внутренности, и не вмешивалась. «Прости, племянничек, – морщилась она, слушая его предсмертный скулёж. – Так проще. Вы нужны мне все трое…»
«…Четыреста… Да мать же вашу через порог в три загиба…»
Богиня входит в азарт, тасует персонажей и события, сводя вместе тех, кого случай никак не желает соединять в команду.
«В команду, которая дойдёт до Небес и…»
Дальше богиня не думает. Нельзя. Даже думать нельзя. Можно только носиться по Нижнему миру, искать свою неугомонную троицу и подсовывать им дорогу, которая сделает из трёх одиночек старую добрую компанию «сокрушителей Небесных основ».
Вот только судьба, кажется, против этого. Старая сука Судьба, с которой можно вместе пить и играть в карты, в размен швыряя на кон пригоршни Вечности. У которой можно стрелять сигареты, а потом курить взатяг наперегонки, по-своему, по-женски сплетничая о мужиках и моде. И которая бывает неимоверно ревнивой – тоже по-женски! – когда дело касается лабиринта перерождений…
«Хорошо, – соглашается судьба в ответ на домогательства богини. – Переродятся… Что-что? Ой, хорошо, в одно время… Не знаю, я подумаю. Ну не знаю, не знаю… Ну ладно, примерно в одном возрасте…. Ох, что-то я сегодня непривычно добрая… Ладно, уговорила, подруга, даже на одном континенте!..»
Богиня благодарит сквозь стиснутые зубы, потому что в покладистости судьбы чувствуется подвох.
…Двое из них оказываются разбойниками, причем генерал подчиняется племяннику. Хорошо? Хорошо: за несколько перерождений Конзен из дворцового неженки превратился в сурового бойца.
Маршал обнаруживается среди военных, и богиня укоризненно качает головой. Ай-яй-яй, маршал, а характер-то у вас все такой же бешеный, даже тут работаете в одиночку… Впрочем, это и неплохо: тем проще оказывается устроить так, чтобы он попал в заложники к бандитам. А там уж…
«Ну давайте, ребята!..»
И ребята дают. Жгут-отжигают, устраивая переполох везде, куда попадают, легко и между делом переходя дорогу правительственным войскам, бандам разбойников и безумным учёным.
– …На вас ополчился весь мир! – бросил им втоптанный в грязь демон.
– Ну заебись! – насмешливо отозвался бывший Кенрен.
– Бывает, – пожал плечами бывший Тенпо.
– Нам насрать! – отрезал бывший Конзен и, достав нож, хладнокровно перерезал демону горло. Во имя справедливости? Ничуть. Просто его тошнило от вида мёртвых людей в опустошённой демоном деревне.
…Богиня смотрит, как они топчут дороги, наблюдает жестокость и цинизм, намертво сросшиеся всё с теми же честью, совестью и благородством… и начинает верить, что всё получится.
Но стоит ей только один раз взять и поверить…
…Бывает так, что для всех выхода нет. Выхода нет, и патронов тоже нет, и времени почти не осталось… Зато есть погоня, правительственный отряд, идущий по пятам. Весьма невесёлая ситуация.
Но бывает так, что выход есть для всех, кроме одного – и такая ситуация уже гораздо веселее. Во всяком случае, так думает бывший Тенпо.
– Бегите, – спокойно улыбается он. – Я им расскажу байки о том, куда вы двинулись дальше.
– Сдурел?! – хмурится бывший Кенрен. – Уйдём вместе!..
– Вместе не уйдём. Ничего они мне сделают, – уверенно врёт бывший маршал. – Я был у вас в плену, они меня освободили, и я радостно помогу им искать подлых бандитов в Южном ущелье. Намёк ясен?
– Ясен, – коротко бросает бывший Конзен и даёт подзатыльник собравшемуся возражать генералу: – Заткнись и валим отсюда.
– Но он…
– Он – правительственная ищейка, если ты забыл. Своего они не тронут.
– Верно, – поддакивает маршал. – Ну напишу десять отчётов, как пытался сбежать и не выходило. Кстати, правдивых отчетов-то… Съебитесь уже, ради бодхисаттвы!..
…Через неделю они узнают, что в городе после допросов и пыток был повешен предатель и перебежчик из правительственного отряда, участвовавший в бандитских рейдах прославленного разбойника. «Блядь, – беспомощно выругается бывший генерал. – Ну что ж он так…». Бывший Конзен промолчит, но следующего попавшегося под руку военного убьёт с особой жестокостью.
– …Да что же это такое, – едва не заплачет богиня. – Вот вы уроды, ребята… Даже переродиться нормально не можете!
И рассвет будет снова и снова пахнуть кровью и безнадёжностью.
05.
«Пятьсот лет…»
Для богини Небеса покрыты пылью, затянуты скукой и паутиной. Времени нет, оно тихо сдохло где-то за колоннами, а небожители так и не заметили этого, ленивыми муравьями ползая по ткани Вечности.
Богиня чувствует вонь мёртвого времени и с отвращением курит сигарету за сигаретой.
«У вас всё пропахло сигаретами!» – пеняет ей адъютант.
«Лучше сигаретами, чем трупами…» – раздражённо отвечает богиня, распечатывая новую пачку.
Богиню лихорадит.
Богиня тайком от судьбы расставила фигуры, выдала им, фигурам, нелогичные, но твёрдые приказания, и ждёт.
Ждёт и… нет, не верит – верить ей попросту страшно. Она надеется.
Надеется, как простая смертная. Нет – как усталая женщина, которая ждёт уже пятьсот лет.
Глупо…
…
Светловолосый монах подошёл к решётке и равнодушно глянул на фуды. Фуды как-то смущённо посыпались на траву.
– Кто ж так фуды лепит, – с неодобрением проворчал монах. – Уёбки криворукие…
– Ты пришёл! – прошелестело изнутри пещеры, и взгляд монаха встретился с взглядом мальчишки.
Где-то в Небесах что-то едва заметно дрогнуло.
– Ну? – мрачно спросил монах. – И чо, если так?
– Я звал тебя много лет!
– Я знаю, телепат хренов! Я чуть с ума не сошёл от твоих воплей!..
– Я тут…
– …Настоятель говорил, что я бесов слышу, урод сраный! Так и талдычил: «Бесовщина в тебе, Санзо! Демоны с пути истинного сбивают!» Всё порывался из меня дурную силу изгнать через задницу – пришлось ему член сандалией пристукнуть, чтобы не совал его куда не надо!..
– Тебя зовут Санзо?
– …А это мартышка малолетняя тут обвесилась ёбаными фудами и орёт у меня в голове, как послушник, которого в задницу в первый раз дерут!
– Санзо, Санзо!
– Что Санзо?! Я уже двадцать лет Санзо! Ладно, вру, не двадцать…
– Ты пришёл за мной, Санзо?! Я тебя звал – и ты пришёл!
– Конечно, пришёл! Давным-давно мечтаю убить тварь, которая вопит у меня в мозгах. С самого грёбаного…
– Твои волосы!..
– А? – монах прервал возмущённую тираду и машинально взъерошил свою челку. – Что с ними не так?
– Они как солнце! – восторженно выдохнул мальчишка. – Как солнце, Санзо!
В голосе мальчишки было такое искреннее восхищение, что Санзо растерялся.
А мальчишка тем временем потянулся к нему сквозь решётку… и тут же испуганно отдёрнул пальцы. Столько горести было в этом жесте… столько страха обмануться и потерять…
– Иди сюда, – ворчливо сказал Санзо, протягивая руку мальчишке. – Да не бойся, мартышка, хватайся крепче.
…
– …А потом монах взял его за руку, и решётка рассыпалась в пыль, показывая, что милостивые боги дозволяют благочестивому Генджо Хоши Санзо вызволить из заточения существо по имени Сон Гоку… – напевно произнес Джирошин, входя в кабинет богини Любви и Милосердия.
– Ну да, ну да, – ворчливо отозвалась та, прикуривая сигарету. В ладонь так прикуривая, словно под сильным ветром – хотя какие ветра в тишайшем саду с вечной сакурой?
– Свежие сплетни, – пояснил Джирошин. – Что-то не так?
– Звучит красивее, чем описание монаха, с «бля» и «ёбтвою мать» выламывающего из земли полусгнившие решётки. Красивее и… божественнее? Божественнее. Пусть так и останется в истории.
– Выламывающего, значит.
– А ты думал. Какие спецэффекты на вершине горы?
Джирошин едва заметно улыбнулся и подумал, что впервые за много-много времени богиня выглядит юной. Такой, какой и полагается быть богине Любви и Милосердия.
А богиня смотрела в окно, курила и думала о том, что на этот раз, возможно, всё получится. Что Небесное Правосудие и Небесная Справедливость по уши насытились отчаянием и болью бывших мятежников… согласно приговору, а как же… и дадут им шанс обрести себя. Вспомнить то, что когда-то сотрясло вечные Небеса.
Что именно?
Богиня хитро улыбнулась в никуда.
Дружба, честь, совесть, благородство, ответственность… умение бороться до конца, не отступать и не сдаваться… Всё это – или ничего из этого.
Человечность – так проще.
Человечность.
То, на чём держится Нижний мир… да и Небеса тоже, хоть они и не желают этого признавать.
«Не подведите, парни! – шевельнулись губы богини. – Встряхните эту прогнившую Вечность!..»
Август 2013